200 лет мятежу декабристов: кого здесь восхвалять?

В советское время вокруг декабристов был создан ореол этаких безупречных рыцарей – и в значительной мере этот ореол сохраняется сейчас. Оправдан ли он и, главное, полезен ли? Гость «АН» – доктор исторических наук Аркадий МИНАКОВ, профессор Воронежского государственного университета.

— Аркадий Юрьевич, какие последствия ждали Россию в случае успеха восстания декабристов, если отталкиваться от их программных документов?

— Главные их программные документы, как известно, – «Конституция» Никиты Муравьёва (Северное общество) и «Русская правда» Павла Пестеля (Южное общество). Начнём с более умеренной программы – муравьёвской. Она, в отличие от программы Пестеля, не предполагала следование радикальному якобинскому опыту (опыту Великой французской революции. – Прим. «АН»). Но и такая программа несла серьёзнейшие опасности для России, которая представляла собой самодержавное, имперское и в целом унитарное государство. Северное общество намеревалось превратить её из унитарной страны в федерацию (не по этническому принципу, как впоследствии сделают большевики, а по территориальному) и ослабить центральную власть. Это неминуемо поспособствовало бы распаду и смуте.

Что касается освобождения крестьян, то декабристы планировали освободить их без земли, а это вызвало бы массовое недовольство и опять-таки смуту. Александр II в 1862 году освободит крестьян иначе – с землёй: они должны будут рассчитываться за неё в течение продолжительного времени, но на гарантированных государством условиях, к тому же она гарантированно будет находиться у них в пользовании. А в случае реализации декабристских замыслов крестьянам пришлось бы арендовать землю у помещиков – на помещичьих условиях.

Интересно, кстати, что ни один из декабристов не воспользовался изданным в 1803 году указом о вольных хлебопашцах, то есть не освободил своих крестьян.

— В защиту декабристов говорится, что они не могли освободить своих крестьян, так как обрекли бы тем самым на нищету свои семьи.

— Это лишний раз подтверждает, что тогдашнее российское общество не было готово к отмене крепостного права – ни нравственно, ни экономически. А своим восстанием декабристы лишь отсрочили её. Чтобы не породить радикальных ожиданий в духе декабризма, Николай I был вынужден готовить освобождение крестьян в тайне от общественности: свыше десятка секретных комитетов разрабатывали цепь мелких реформ, которые в перспективе вели к отмене крепостничества. Этот император вообще сделал немало для крестьянства: в частности, провёл реформу государственной деревни, дал ей органы местного самоуправления, медицинское обслуживание, школы – в какой-то мере это было репетицией того, как будет происходить освобождение крестьян в помещичьей деревне (также Николай I запретил помещикам продавать крестьян без земли и ссылать их на каторгу; наделил крепостных правами владения землёй, предпринимательской деятельности и относительной свободы передвижения; установил систематический контроль за соблюдением прав крестьян: к концу его царствования под арестом находились около 200 помещичьих имений вследствие нарушения помещиками прав крепостных. – Прим. «АН»).

— Вернёмся к программным документам декабристов. Вы отметили, что муравьёвский проект выглядит весьма умеренным на фоне проекта Пестеля – что же готовил стране этот человек?

— «Русская правда» Пестеля – это даже не конституционный проект, а наказ революционному диктаторскому правительству, которое, как он рассчитывал, должно установиться в результате государственного переворота. Главная интенция «Русской правды» – беспощадное подавление всех сопротивляющихся. Пестель представлял собой человека аморального, макиавеллистской закваски, исповедовал на практике принцип «цель оправдывает средства». Волевая личность, убеждённая в своей правоте и умеющая заставить людей подчиниться себе. Южное общество, которое он возглавлял, было иерархически упорядоченной организацией, антидемократической, где низшие члены, низшие разряды могли вводиться в заблуждение высшими.

Словом, замышляемая Пестелем республика – это деспотическая диктатура революционной элиты. Интересно взглянуть на его записку «О государственном правлении», написанную в 1818-1819 годы. В ней, в частности, описано министерство полиции с огромным штатом осведомителей, шпионов – «тайных вестников», как он их называл. Министерство должно было раскинуть свою сеть по всей стране. Если в Третьем отделении (политическая полиция России в 1826-1880 гг. – Прим. «АН») числились несколько десятков человек, а в Корпусе жандармов около четырёх тысяч, то численность этого своего министерства Пестель изначально планировал в размере 50 тысяч человек, а в последнем варианте – в размере 112 900 человек. Понятно, что в таких условиях местное самоуправление, даже если бы оно декларировалось, было бы орудием в руках диктаторского центра. В общем, якобинская модель, заимствование французского революционного опыта.

— Кто из декабристов имел больше шансов на то, чтобы задавать тон стране в случае успеха переворота, – либеральное Северное общество или радикальное Южное?

— Во-первых, среди лидеров Северного общества тоже были свои радикалы: тот же Каховский, тот же Рылеев. Во-вторых, существует закон революции, согласно которому захваченная власть довольно быстро перетекает от относительно умеренных элементов к крайне радикальным. Все крупные революции продемонстрировали это, начиная с Французской буржуазной и заканчивая 1917 годом в России. Вспомним: умеренных Гучкова и Родзянко сменил более радикальный Керенский, а Керенского – абсолютно радикальные Ленин и Троцкий. Либералы и умеренные социалисты не справились с такой громадой, как Россия, – это не болтать на трибунах Госдумы.

Точно так же и декабристы, которые, имея боевой опыт, не имели никакого опыта государственного управления и уступали в этом любому среднему чиновнику, не говоря уже о высокопоставленных, – они, эти политические дилетанты с нереалистичными намерениями, неизбежно завалили бы систему управления, ввергли бы страну в состояние хаоса. И, пытаясь обуздать её, выдвинули бы вперёд своих радикалов. Но обуздать бы не получилось – можно с уверенностью утверждать, что государство бы погибло. Если уж в гораздо более позднее время, в 1917 году, когда по всей стране существовали земства, когда была избранная населением Госдума, когда действовала организованная и разветвлённая либеральная структура (так называемый Земгор, комитет земского и городского союзов), – если даже тогда система в результате революции начала рушиться, как карточный домик, то уж тем более она рухнула бы в начале XIX века.

— Говоря о гипотетическом успехе восстания декабристов, хотелось бы уточнить: имело ли оно шансы на успех?

— Да, имело. Здесь нужно отдать должное решимости Николая I, который вовремя подавил восстание. Для него, конечно, было трагедией так начинать первый день своего царствования – приказывая открыть огонь картечью по части своей гвардии (декабристы, как известно, пролили кровь первыми – все помнят про выстрел Каховского в героя войны Милорадовича). Заметим, государь рискнул жизнью: лично присутствовал на площади в момент восстания, придавая духу верным ему гвардейцам. Чем-чем, а трусостью он не страдал.

— От либералов, для которых декабристы являются чем-то вроде политической иконы, можно услышать, что декабристы в тот день могли убить государя, но не стали этого делать, потому что они, дескать, были революционерами правильными, миролюбивыми.

— Чушь собачья. Разговоры об убийстве царя – и даже царской семьи – велись декабристами неоднократно. Но главное здесь даже не это. Почему вопрос об их готовности проливать чужую кровь сводится исключительно к вопросу о цареубийстве? Декабристы вывели солдат на площадь, прекрасно зная, что это чревато кровопролитием – и оно произошло (по данным полиции, погибло около 1300 человек, в том числе 282 солдата, 18 офицеров и множество прохожих; военные гибли с обеих сторон. – Прим. «АН»). Причём солдат они вывели обманом, убедили их, что Николай – узурпатор, посягнувший на власть законного императора Константина, хотя декабристам было известно, что Константин отказался от престола. Скажи они солдатам правду, те не подчинились бы им.

А теперь давайте затронем так называемую «жестокость» Николая I. Хотя виновными признали около 300 человек, из них суду был предан только 121 заговорщик. Из 36 приговорённых к смертной казни царь помиловал 31 человека, оставшимся пятерым четвертование заменили повешением. Родственники мятежников никак не пострадали: их не лишали должностей, не поражали в правах.

Сравним это с событиями, происходившими в Лондоне в 1803 году. Полковник Эдуард Маркус Деспард и его товарищи разговаривали о том, что хорошо бы изменить государственный строй Англии. Только разговаривали! Не выходили на площадь с оружием, не увлекали за собой солдат. Цитирую речь судьи: «Каждый из вас будет взят из тюрьмы и оттуда на тачках доставлен на место казни, где вас повесят за шею, но не до смерти. Вас живыми вынут из петли, вам вырвут внутренности и сожгут их перед вашими глазами. Затем вам отрубят головы, а тела будут четвертованы. С обрубками поступлено будет по воле короля». В итоге семерых человек повесили и затем четвертовали.

— Со времён СССР авторитета декабристам добавляют посредством Пушкина: он, мол, до самой смерти был предан их идеалам…

— Это целенаправленное введение в заблуждение. Да, он не отрёкся от дружбы с декабристами, проявив тем самым лучшие человеческие качества, однако их политическая линия подлежит у него осуждению. После 1825 года Пушкин стал «трезветь», отходить от былого радикализма и эволюционировать в сторону консервативных убеждений. Под конец своей жизни он мало чем отличался по взглядам от Уварова.

Вот что, например, писал он Вяземскому уже в 1826 году: «Бунт и революция мне никогда не нравились». А вот какую оценку декабризму Пушкин даёт в своей политической программе – записке «О народном воспитании»: «…Тайные общества, заговоры, замыслы более или менее кровавые и безумные». И, когда в капитанской дочке рассказчик Гринёв говорит: «Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный», – автором подразумевается в том числе декабрьский мятеж.

— Напоследок задам вопрос, который прозвучит, уж простите, как риторический: надо ли со школьной скамьи воспитывать нацию на типажах вроде декабристов?

— Не только в советских, но и в постсоветских учебниках декабристский эпизод занимает даже больше места, чем Отечественная война 1812 года. Тщательно выписаны взгляды «разбуженного» ими Герцена, любовно представлены планы петрашевцев, Чернышевского, детально освещены программы и террористическая деятельность народовольцев. Всё это подаётся в предельно благожелательном контексте. Если ученик хорошо усвоит такой материал, пропустив его через своё сердце, то просто обязан стать революционным деятелем и стремиться к насильственной смене власти в России. Этого ли мы хотим?

Источник: argumenti.ru